сегодня играем так: рыба гниет с головы (с)
странник
марк тишман/кирилл туриченко | #26 | pg-13 | hurt/comfort, драма, повседневность, er
каждый путь имеет конец.
~
tearsКак бы он ни пытался, слез сдержать не получается. Вокруг софиты, полный зал оваций, поддерживающих и не желающих утихать, а они, теплые, сами катятся по щекам и падают на ворот глупой коричневой рубахи. И вроде он рад. Нет, честное слово, рад, что может вот так вот внимать народную любовь, совершенно искреннюю и открытую, что так долго продержался на шоу, будучи уверенным в быстром вылете.
Просто Кирилл знает, что слезы радости не могут марать щеки так долго или обжигать кожу. В этих слезах есть боль, самая настоящая боль — горячая и терпкая, как глинтвейн, настоянная временем. Мгновение всеобщего обожания, и внутри головы уже назревает ощущение потерянности. Сотни упущенных возможностей, осознание того, что треть жизни позади — и все, что он смог дать людям в подсказках за эту треть, — названия хитов уходящей в прошлое группы, с участием в которой он ассоциируется у большинства присутствующих в зале. Словно и не было иных заслуг.
Думать так, конечно, неблагодарно, но никто ведь и не говорит, что он неблагодарен. Кирилл еще как благодарен за то, что ему выпал шанс стать частью некогда безумно популярного коллектива, ездить с ними в туры, петь на одной сцене. Просто немного обидно — вот и все. В конце концов, тридцать восемь лет — это тот возраст, когда начинает казаться, что жизнь подходит к первой финишной прямой: ты либо пересечешь белую полосу и начнешь новый круг, либо рухнешь и, еле дыша, останешься лежать, с горечью наблюдая, как побеждают другие.
Именно обида подпитывает слезы. Ютится рядом со счастьем, переполняющим грудь, с легкой грустью от понимания конца путешествия по просторам воображаемой саванны по следу носорога, и безграничной душевной благодарностью.
Вечерняя Москва встречает его огнями сотен витрин, окон, светофоров и глухим гудением моторов, словно продолжая аплодировать. В сумраке заднего сидения такси, прислонившись лбом к стеклу, Кирилл сонно впитывает тишину салона, желая скрыться от доносящегося снаружи шума в кокон.
Спустя почти час машина, наконец, останавливается напротив скромного отеля на окраине Москвы. Приехали. Километраж оплачен, он, жутко уставший после напряженного дня, выползает на улицу. Холодный воздух как рукой снимает сонливость. После — почему-то пустая стойка регистратора, лестница на второй этаж, щелкнувший замок двери в небольшой номер, где только кровать, шкаф и настольная лампа на прикроватной тумбочке — как всегда горит. В свете ночника Марк, как обычно мурлыкая под нос только зарождающуюся мелодию, наносит ноты на чистые нотные строки. Услышав щелчок закрывающейся двери, он отвлекается, смотрит на вошедшего мужчину, приветливо улыбается.
— Привет.
— Привет, — Кирилл улыбается в ответ, стягивает ботинки и весит куртку на вешалку.
— Ну как съемки? Мой носорог вновь всех покорил?
Столько приятной непринужденности в этих словах, что Кириллу совершенно не хочется портить уют царившей вокруг атмосферы ненужным горем, хотя в горле уже опять стоит ком. Проклиная свою чрезмерную эмоциональность, он присаживается на край кровати, глупо улыбается и молчит. Слово — и голос будет дрожать, а смаргиваемые слезы вырвутся наружу.
Выходит глупо. Когда вылетел Белый орел Марк не ревел, как какой-то ребенок, думает Кирилл, напротив радовался, гордился тем, что смог обвести всех вокруг пальца, а он что же? Совсем расклеился.
Как все-таки снисходительна бывает судьба, ведь именно она сумела сотворить подобное чудо: их обоих пригласили в один и тот же проект, что позволило видеться значительно чаще. Пусть в тяжелых замысловатых костюмах через смотровые щели, пусть в привычном отеле после рабочего дня съемок — все же так лучше, чем постоянно пытаться выкроить крупицу свободного времени в плотных графиках, придумывать шпионские схемы встреч и свиданий, чтобы ни одна живая душа не догадалась. Не дай бог попадет в прессу. Это будет конец. Для них обоих, что вот уже три года как коротают часы и минуты вместе, любят (Кирилл иногда боится этого слова) друг друга.
— Кирилл, ты в порядке? Что-то случилось? — Марк откладывает нотную тетрадь, полностью концентрируя внимание на притихшем мужчине. Теплый свет заставляет глаза последнего блестеть, выдавая слезы — не то чтобы они собирались прятаться. Можно подумать, они подчиняются его воле.
— Нет, ничего. Все нормально, — ему нравится тишина, нравится ее ощущать и ей наслаждаться. Нравится легкий шорох простыней, когда Марк, спустив ноги на пол, оказывается совсем близко, переплетает их пальцы. — Знаешь, меня ведь выкинули. Ну, то есть носорога.
— И ты расстроился?
— Нет, нет, конечно, нет, — а сам сидит и утирает слезы. Напрашивается на объятия — получает. Чужие тонкие пальцы стирают воду с щек.
Кирилл вновь думает о том, как быстро проходит мимо жизнь. Видимо, человеку настолько знакомы подобные чувства, что он даже дал им общее мудреное название — фрустрация. Синдром несбывшихся надежд и ожиданий. Путь, приведший в тупик.
И все же сейчас, прижимаясь к родному телу, слушая успокаивающий шепот Марка, он думает о том, что требует от жизни слишком многого. И плачет по этому эфемерному многому. Может быть, жизнь дала ему достаточно. В конце концов, она подарила ему Марка, подарила участие в «Маске», для многих открывшей парня по имени Кирилл Туриченко.
Может быть, его путь только начинается.
марк тишман/кирилл туриченко | #26 | pg-13 | hurt/comfort, драма, повседневность, er
каждый путь имеет конец.
~
tearsКак бы он ни пытался, слез сдержать не получается. Вокруг софиты, полный зал оваций, поддерживающих и не желающих утихать, а они, теплые, сами катятся по щекам и падают на ворот глупой коричневой рубахи. И вроде он рад. Нет, честное слово, рад, что может вот так вот внимать народную любовь, совершенно искреннюю и открытую, что так долго продержался на шоу, будучи уверенным в быстром вылете.
Просто Кирилл знает, что слезы радости не могут марать щеки так долго или обжигать кожу. В этих слезах есть боль, самая настоящая боль — горячая и терпкая, как глинтвейн, настоянная временем. Мгновение всеобщего обожания, и внутри головы уже назревает ощущение потерянности. Сотни упущенных возможностей, осознание того, что треть жизни позади — и все, что он смог дать людям в подсказках за эту треть, — названия хитов уходящей в прошлое группы, с участием в которой он ассоциируется у большинства присутствующих в зале. Словно и не было иных заслуг.
Думать так, конечно, неблагодарно, но никто ведь и не говорит, что он неблагодарен. Кирилл еще как благодарен за то, что ему выпал шанс стать частью некогда безумно популярного коллектива, ездить с ними в туры, петь на одной сцене. Просто немного обидно — вот и все. В конце концов, тридцать восемь лет — это тот возраст, когда начинает казаться, что жизнь подходит к первой финишной прямой: ты либо пересечешь белую полосу и начнешь новый круг, либо рухнешь и, еле дыша, останешься лежать, с горечью наблюдая, как побеждают другие.
Именно обида подпитывает слезы. Ютится рядом со счастьем, переполняющим грудь, с легкой грустью от понимания конца путешествия по просторам воображаемой саванны по следу носорога, и безграничной душевной благодарностью.
Вечерняя Москва встречает его огнями сотен витрин, окон, светофоров и глухим гудением моторов, словно продолжая аплодировать. В сумраке заднего сидения такси, прислонившись лбом к стеклу, Кирилл сонно впитывает тишину салона, желая скрыться от доносящегося снаружи шума в кокон.
Спустя почти час машина, наконец, останавливается напротив скромного отеля на окраине Москвы. Приехали. Километраж оплачен, он, жутко уставший после напряженного дня, выползает на улицу. Холодный воздух как рукой снимает сонливость. После — почему-то пустая стойка регистратора, лестница на второй этаж, щелкнувший замок двери в небольшой номер, где только кровать, шкаф и настольная лампа на прикроватной тумбочке — как всегда горит. В свете ночника Марк, как обычно мурлыкая под нос только зарождающуюся мелодию, наносит ноты на чистые нотные строки. Услышав щелчок закрывающейся двери, он отвлекается, смотрит на вошедшего мужчину, приветливо улыбается.
— Привет.
— Привет, — Кирилл улыбается в ответ, стягивает ботинки и весит куртку на вешалку.
— Ну как съемки? Мой носорог вновь всех покорил?
Столько приятной непринужденности в этих словах, что Кириллу совершенно не хочется портить уют царившей вокруг атмосферы ненужным горем, хотя в горле уже опять стоит ком. Проклиная свою чрезмерную эмоциональность, он присаживается на край кровати, глупо улыбается и молчит. Слово — и голос будет дрожать, а смаргиваемые слезы вырвутся наружу.
Выходит глупо. Когда вылетел Белый орел Марк не ревел, как какой-то ребенок, думает Кирилл, напротив радовался, гордился тем, что смог обвести всех вокруг пальца, а он что же? Совсем расклеился.
Как все-таки снисходительна бывает судьба, ведь именно она сумела сотворить подобное чудо: их обоих пригласили в один и тот же проект, что позволило видеться значительно чаще. Пусть в тяжелых замысловатых костюмах через смотровые щели, пусть в привычном отеле после рабочего дня съемок — все же так лучше, чем постоянно пытаться выкроить крупицу свободного времени в плотных графиках, придумывать шпионские схемы встреч и свиданий, чтобы ни одна живая душа не догадалась. Не дай бог попадет в прессу. Это будет конец. Для них обоих, что вот уже три года как коротают часы и минуты вместе, любят (Кирилл иногда боится этого слова) друг друга.
— Кирилл, ты в порядке? Что-то случилось? — Марк откладывает нотную тетрадь, полностью концентрируя внимание на притихшем мужчине. Теплый свет заставляет глаза последнего блестеть, выдавая слезы — не то чтобы они собирались прятаться. Можно подумать, они подчиняются его воле.
— Нет, ничего. Все нормально, — ему нравится тишина, нравится ее ощущать и ей наслаждаться. Нравится легкий шорох простыней, когда Марк, спустив ноги на пол, оказывается совсем близко, переплетает их пальцы. — Знаешь, меня ведь выкинули. Ну, то есть носорога.
— И ты расстроился?
— Нет, нет, конечно, нет, — а сам сидит и утирает слезы. Напрашивается на объятия — получает. Чужие тонкие пальцы стирают воду с щек.
Кирилл вновь думает о том, как быстро проходит мимо жизнь. Видимо, человеку настолько знакомы подобные чувства, что он даже дал им общее мудреное название — фрустрация. Синдром несбывшихся надежд и ожиданий. Путь, приведший в тупик.
И все же сейчас, прижимаясь к родному телу, слушая успокаивающий шепот Марка, он думает о том, что требует от жизни слишком многого. И плачет по этому эфемерному многому. Может быть, жизнь дала ему достаточно. В конце концов, она подарила ему Марка, подарила участие в «Маске», для многих открывшей парня по имени Кирилл Туриченко.
Может быть, его путь только начинается.
@музыка: владимир пресняков - странник